Публикации

И вот опять родина. Сентябрьские вечера, рано облепляющие окна густым непроницаемым мраком, бой часов на церквах, низенькое белесое небо, перспектива домов, громоздящихся друг на друга, словно это какой-нибудь восточный азиатский городок, – как все это знакомо! Когда утром я поднимаю штору своего окна, я вижу через поредевшую пылающую осеннюю завесу сада силуэт старой Воскресенской церкви. Впрочем, она теперь не церковь, а собор, как сообщили мне. Тем лучше, так как эта белая старая громада заслуживает всякого уважения, и я рад за станичников, что они сознали ея заслуги и почтили ея седины высоким и редким именем. Я люблю смотреть на эту белую, сильно израненную временем и непогодой громаду, уходящую к небу. Она стоит на площади, в ожерелье из белой каменной ограды, среди корявых груш, и, вероятно, видит дивные сны, когда она – белая, стройная, блещущая свежей штукатуркой – поднималась среди низеньких плетневых «куреней» первых обитателей станицы.
Это было очень давно. Тогда на придонских горах неумолимо шумели дикие, крепкие кустарники, точно в них свил свое гнездо беспокойный степной ветер, и синяя река не блестела песчаными отмелями, точно голова плешиваго старика, как теперь, а протяжно гудела, точно молодой весенний поток, и вся насквозь светилась, как воздух. Тогда на этих обрывистых меловых горах был расположен главный военный стан верхняго Дона, – здесь постоянно производились военные ученья, тревога, сборы, проводы, встреча. Как раз в русской истории воинственная кровавая станица: воюют с туркой, с немцем, близки раскаты Наполеоновского грома. Вечерами по станице слышны песни о суровых, смелых походах, песни, сложенныя в пылу боя и хмелящия голову, как самое крепкое вино. Поют их седые казаки, а молодежь слушает, – еще не в силах она пропеть высокую боевую песню. И под эти песни станица снимает лучших своих сынов, сажает на коней, старый войсковой поп служит в недавно построенной Воскресенской церкви напутственный молебен, сигнальная труба переливчато играет поход, лесом вздымаются копья, привязанныя за спинами казаков, нетерпеливо ржут кони под острыми стременами, горько плачут оставшиеся жены и матери...
Но года идут, и неуклонно вперед движется колесо истории. Затихли военные громы, как истощившиеся снеговые ручьи. Легли на целых двух кладбищах, как спелые колосья под косою, те, которые ходили в дальние суровые походы за веру и вольность. Новая мирная гражданская жизнь бьется в станице. Казаки добывают себе хлеб не кровавой войной, а родной землей, – весной пашут, а летом срезывают упругие золотые колосья. Новая мирная жизнь – на пользу станице: она не жмется пугливо, точно стадо, боящееся волка, как в старые годы, а привольно раскинулась во все стороны – на север и юг, восток и запад. В тех местах, где когда-то трепетали дикие непроходимые колючие кустарники, теперь лепятся белые домики и ласково, как дети, шелестят вишневые и грушевые сады. Старая церковь не будит теперь сон станичных горожан тревожным боевым набатом, – мирно, как бы благословляя, слетают с нее только удары часов... И чудится, что старая седая церковь, собравшая вокруг себя станицу, теперь довольна, как довольна мать, у которой выросли дети...
Я люблю в золотые сентябрьские дни бродить в белой ограде церкви, среди старых груш, на которых кое-где виднеется случайно уцелевший желтый плод. В углу ограды громко шумит церковно-приходская школа. Около купола хлопотливо кричат галки и вороны, вьющия гнезда под церковной крышей. Но все эти звуки далеко, точно в другом мире. В тени белой церковной стены тихо. Здесь, в молчании, под тяжелыми могильными плитами, почивают бывшие "ангелы" церкви – о. Стефан Семенов, о. Александр Тодорский, о. Александр Буханцев, о. Виктор Новосатский... Вероятно, и они видят давние сны, как старая церковь, широко покрывшая их своей молчаливой тенью. Сейчас около них пусто, – только деревья с легким шелестом сбрасывают свои желтые высохшие листья. Но я помню, как в детстве, в далекие весенние вечера, в этом месте росла густая и пахучая зелень какого-то крупного репейника и стлались зеленыя прозрачныя тени, – тогда было необыкновенно хорошо стоять здесь около раскрытаго церковнаго окна и слушать, как поют в церкви...
Около этих белых стен складывается своя местная церковная клировая жизнь со своими героями, преданиями и традициями. Есть колоритные фигуры, просящияся на полотно художника. Одна из таких наиболее рельефных фигур – Филипп Васильевич Котов, безсменный ктитор на протяжении чуть ли не пятидесяти лет, безсребренник и аскет. Память о нем до сих пор чтится "с похвалами" в народе.
Зайдемте на мгновение в церковь. Сторож тяжело отмахивает старую железную дверь. Знакомые пять ступеней вниз, знакомое ощущение прохлады и настоявшагося кадильнаго дыма, знакомый полумрак. Церковь обширна, – в ней два алтаря: главный алтарь во имя Воскресения Христова и придел во имя святителя Николая. Высоко расположены узкия, длинныя окна. Огромная серебряная люстра тяжело нависла над срединою церкви, как раскидистая домовитая старая цветущая яблоня. Тишина... В этот час, когда в церкви нет никого, испытываешь странное чувство – будто церковь невидимо заполнена тенями прошлаго. Вот белый благообразный болезненный о. Стефан Семенов. Вот подвижной, ревностный, говорливый о. Александр Тодорский. Вот сухощавый и строгий о. Александр Буханцев. Вот характерная сутулая фигура стараго ктитора Филиппа Васильевича. Вот ты, близкая и милая тень, недавно отошедшая от земли... Неслышно ходят по церкви тени, звучит тихое пение, горят у икон прозрачные огоньки, как нежные одуванчики, – в пустом молчаливом храме незримо совершается великая таинственная Божья служба...
Уходя из церкви, я спрашиваю у сторожа:
– Слепой Иван жив?
– Жив.
– И трезвонит?
– Трезвонит.
У этой старой церкви есть характерная особенность – ея звон. Этот звон не стелется, словно густой, дорогой бархат, по самой земле, дрожа и сотрясая воздух, как столичный звон, не ревет в высоте, подобно пароходной сирене в море, как Киевский звон, не тенькает ровно и прозаично, как звон в северных русских селах над одинокими погостами, – он радостно слетает с колокольни, как выпущенная из клетки птица, и безконечно долго вьется в воздухе... Когда звонят сразу несколько колоколов, кажется, будто множество золотистых птиц реет над станицей и радостно кричит. Я не знаю, особенность ли это колоколов или искусство слепого звонаря, но всякий раз, когда я слушаю у своего окна звон старой церкви, мне кажется, словно золотистая прекрасная птица отстала от стаи и бьется в мое окно...
Р.К. Устьмедведицкий.
(Псевдоним Р.П.Кумова)

Публикуется по альманаху "Донская церковная старина" Издание Донского Церковно-исторического комитета. Новочеркасск. Выпуск 4, 1915 г.

Певец Тихого Дона

В этом году исполняется 130 лет со дня рождения донского писателя Романа Петровича Кумова. Роман Петрович не был воином, но донцы называли его "степным братом", а Войсковой Круг Всевеликого Войска Донского удостоил национального погребения с воинскими почестями своего выдающегося земляка. К сожалению, сейчас имя писателя известно в основном пока историкам литературы. Но давно настало время собирать камни.
Роман Петрович Кумов (род. 3 декабря 1883, станица Казанская, Область Войска Донского — ум. 20 февраля 1919, Новочеркасск).
Родом из донских казаков. (Отец — отставной генерал, почетный мировой судья, действительный статский советник). Образование получил в Усть-Медведицком духовном училище (1894 — 1899), затем Новочеркасской духовной семинарии (1899 — 1905). Продолжил обучение на юридическом факультете Московского университета, который окончил в 1910 г. кандидатом прав.
Начал печататься в донских газетах и петербургских религиозных журналах еще в младших классах семинарии. После окончания университета полностью посвятил себя литературе, переехал на Дон и жил, в основном, в станице Усть-Медведицкой. Наездами жил в столицах и сотрудничал с журналами «Летопись», «Исторический Вестник» и др. Пьесы автора с большим успехом ставились в столичных театрах.
Драма Кумова «Конец рода Коростомысловых» (1916), за которую он был награжден первой премией на литературном конкурсе имени А.Островского, с успехом поставлена в 1917 на сценах Петрограда и Москвы. Издано четыре тома его пьес, очерков и рассказов; книга «В Татьянину ночь» выдержала 5 изданий.
Постоянный автор православного журнала «Отдых христианина», с 1904 по 1916 гг. опубликовал в нем около 100 своих произведений. Часть из них вошла в его сборник рассказов «Бессмертники» (СПб., 1909), тепло встреченный церковной общественностью (сборник переиздан в 2000 году к 80-летию со дня смерти писателя, с замечательным предисловием М.Антипова, выдержкой из которого завершаем эту биографическую справку – прим.ред.). В произведениях Р. П. Кумова задушевно изображены образы духовенства. Прозаик много трудился над составлением книг для чтения в православной семье. Получили также известность созданные им житийные тексты.
Во время первой мировой войны (1914—1915) был мобилизован и служил на фронте санитаром.
Октябрьскую революцию Кумов не принял. Во время революции писатель уехал на родной Дон. Все месяцы войны, начиная с января 1918 года, когда власть в его родной ст. Усть-Медведицкой захватили отряды большевиков во главе с войсковым старшиной Филиппом Мироновым, Кумов оставался на Дону, под пулями уходя в Новочеркасск, если станицу вновь захватывали красные.
Здесь обратился к казачьим темам. Активно сотрудничал в белогвардейской прессе, печатался в усть-медведицких и новочеркасских газетах («Север Дона») и в журнале «Донская волна», издававшемся его близким другом Виктором Севским, погибшим в застенках ростовского ЧК в конце 1919 года.
К 25-летнему юбилею литературной деятельности писателя Ф. Д. Крюкова, с которым Кумов близко сошелся в 1917—1918 годах, опубликовал пьесу из казачьего быта: «Уж ты сад, ты мой сад, сад — зеленый виноград».
Ряд произведений был написан Р. П. Кумовым в период Гражданской войны на Дону : «Наказ», «В черном море земли» (из романа «Терновая гора»), «Малый огонь» (эпизод из гражданской войны на Дону 1918 года), «Господня земля (Усы жизни)», «Стихотворение в прозе» (посвящено памяти первых усть-медведицких повстанцев) и др.
Получил прижизненное признание — почти все написанное им увидело свет еще до его кончины. Было издано четыре тома его пьес, очерков и рассказов, а книга «В Татьянину ночь» выдержала 5 изданий.
Умер от тифа в 35 лет и был погребен в Новочеркасске с казачьими воинскими почестями, как национальный писатель Дона. Войсковой Круг тогда воздал надлежащие почести талантливому писателю, который морально и духовно поддерживал восставших против большевиков соплеменников.
Неизданными остались подготовленные Кумовым к печати тома рассказов «Малаша с Перекопских гор», «Ясмень-трава», ряд пьес и роман «Пирамида» («Святая гора») о гражданской войне на Дону, закопанный писателем в ст. Усть-Медведицкой накануне захвата ее красными.
Незадолго до ухода из жизни Кумов писал: "И дай Бог нам увидеть нашу Родину в тишине, и радости, и славе. Если говорить откровенно, — я очень, очень в это верю, т.е. в то, что мы еще увидим восстание из мертвых нашей России...". Но возрождение огромного государства мы относим исключительно к области Промысла Божия, — при условии нашего покаяния, соединения со Христом в церковных таинствах и долгого и упорного труда во всех областях жизни... Пребывать же в едином целом с той Россией возможно, между прочим, и через постижение духовного мира героев православного писателя Романа Кумова. Ибо, как сказал один современый подвижник, "Святая Русь — жива, надо только соединиться с нею"...